Большинство своих книг я посвятил своей маме – не только потому, что она моя мама, но и потому, что она привила мне любовь к медицине.

Наша  семья – это династия врачей. Не знаю, как пришёл в медицину мой прадед, а вот дед в молодости очень хотел стать филологом. Да-да, тот самый знаменитый дедушка – академик, по учебникам которого постигало медицинскую науку не одно поколение советских и российских врачей, имя которого известно и за рубежом. По настоянию своего отца – земского врача – он поехал из родной Тверской губернии поступать на медицинский факультет Московского Университета и… подал документы на филологический!!! Однако в последний момент одумался (проще говоря, испугался отцовского гнева) и всё-таки пошёл на медицинский.

Мой отец в войну был подростком и как настоящий ленинградец бредил морем. Поступил в военно-морское училище, но после того, как был демобилизован с 3-го курса по состоянию здоровья, тоже  поступил на медицинский. (К сожалению, здоровья так и не прибавилось — он умер в  возрасте всего 45 лет…)

Моя мама – золотая медалистка – поступила сначала в авиационный институт, проучилась полтора года и… сломала ногу! Попала с открытым переломом в больницу и столкнулась с  миром медицины.  Именно в больнице мама поняла, что её призвание – быть врачом! Вылечилась, забрала документы из авиационного и понесла в медицинский институт (золотые медалистки поступали тогда без экзаменов).

К тому времени набор уже закончился,  пришлось идти к ректору.  Ректор посоветовал потерпеть до следующего года. Но мама у меня всегда была человеком решительным, она взяла стул, села посреди кабинета и заявила: «Никуда я отсюда не уйду, пока меня не примете!» Ректор только покачал головой и сказал: «Люблю смелых девушек! Но, смотрите, только если хоть одна тройка будет…» Мама ему в ответ: «Даже четвёрки не будет!»  Училась потом на одни пятёрки и много лет самозабвенно работала в практическом здравоохранении.

Я любовь к медицине впитал даже  не с молоком матери, а с её кровью: после окончания института, уже беременная мной, имея свекра-академика, она согласилась с распределением и поехала участковым врачом в деревню Зайцево. Одна (отец ещё жил в Ленинграде), беременная, круглые сутки – роды, травмы, смерти, болезни… До сих пор мама говорит, что эта  практика помогала ей всю долгую жизнь в медицине.

С раннего детства у меня не возникало вопроса «кем быть?» —  это уже подразумевалось. В студенческие годы  я решил набраться практического опыта и пошел дежурить в больницу к маме в отделение. До сих пор помню тот жёсткий (жестокий!) выговор, который она мне сделала на утренней конференции за небольшую, с моей точки зрения, ошибку!

Из этого периода жизни я  вынес  урок: мелочей в медицине не бывает, став врачом, ты больше не человек, который может позволить себе устать, которому можно сделать скидку на родственные отношения. Ты врач и отвечаешь за жизни людей, поэтому либо работаешь по этим принципам,  либо идешь домой и меняешь профессию!

В этом году маме исполняется 92 года. Но ни у кого язык не повернётся назвать ее старой женщиной! Подвижная, с живыми умными глазами, кипучей до сих пор энергией. Когда слышу в коридоре её шаги, сразу вспоминаю, как мне было 15 и я так же прислушивался, ожидая её прихода с работы, — точно так же, как и тогда, бодро стучат её каблучки! Как-то пришёл к маме, сел рядом с открытой форточкой и мама заволновалась: как же — простудится сыночек! Не успел я запротестовать, что, мол, не страшно, Мама буквально вскочила на табуретку у окна и закрыла форточку! А потом так и не поняла, почему я так удивлялся.

Дай ей Бог здоровья, ведь пока Мама жива — ты ещё маленький!

© А.Л. Мясников

Автор: Люба Мясникова

Папа говорил, что у меня есть большой недостаток: я воспринимаю любую просьбу, как приказ. И это действительно так. Я не могу взяться за свои, даже самые неотложные, дела, пока не сделаю всё, о чём меня попросили. Но в случае с Аликом, с Александром Леонидовичем Мясниковым, внучатым племянником моего покойного мужа, во мне сработала совсем другая пружина. Обаяние этого человека сражало наповал, и отказать ему в просьбе – приехать в Москву к нему на передачу – не представлялось возможным.

Я не сказала сразу «да», поскольку не хотела его обнадёживать – вдруг мои рабочие обстоятельства не позволят мне рвануть на денёк в Москву, — но лихорадочно стала искать повод для поездки. Впрочем, это было нетрудно. Пару недель назад мы обсуждали текст возможной совместной статьи с сотрудником МГУ Денисом Анохиным, который пару лет назад на синхротроне в Гренобле снимал для меня частичку реакторного порошка сверхвысокомолекулярного полиэтилена. Разговаривали в кафешке на Ленинградском вокзале перед отходом моего поезда в Питер. Времени было мало. Денису предстояло еще добираться домой в Черноголовку, и мы решили, что в следующий раз надо встретиться не на бегу и довести, наконец, эту статью до публикации. Так что повод нашёлся незамедлительно.

Я сообщила Алику по WhatsApp, что я утром приеду на передачу, а во второй половине дня уеду в МГУ, и мы затеяли некую переписку, чтобы понять, что же надо мне рассказать и показать в его передаче «Активное долголетие». Он попросил меня прислать какие-нибудь фотки на горных лыжах, на которых я катаюсь всю жизнь, кусочки с концертов фламенко, которым я стала заниматься года 3 назад, какие-нибудь рабочие эпизоды — конференции, встречи и пр.

В суете собственной жизни, времени, чтобы задуматься о предстоящей передаче, у меня, естественно, не было. Но всё-таки, кое-какие ответы на вопрос, почему я хочу и могу вести образ жизни, не соответствующий моему возрасту, я придумала. Это вроде как три составляющие части марксизма, которому нас учили в детстве. Первое — гены, второе — синдром блокадника (приказ организму — выжить, вложить все силы организма, который действует до сих пор), третье — воспитание.

Не знаю, насколько внятно на передаче я донесла эти мысли до аудитории, насколько мне удалось расшифровать эти позиции, но у меня осталось ощущение какой-то собственной недосказанности, недоговорённости, хотя всем передача очень понравилась, разошлась по соцсетям, по словам моего сына, как вирусная инфекция, и пересылалась друзьям и знакомым с восторгом. А у меня осталось неприятное впечатление какой-то «якости»: всё «я» да «я». Я такая, да я сякая. А на самом деле это не Я, а все мои родные, друзья, политехники, физтеховские сотрудники, все те, с кем я ездила в командировки, играла в институтских английских мюзиклах, с кем я играла в волейбол, каталась на горных и на водных лыжах, осваивала серфинг, работала в археологических экспедициях, это они сделали из меня «стойкого оловянного солдатика». И в первую очередь, я должна была говорить не о себе, а о них.

Гены и блокада — это понятно. А вот воспитание…

Бабушка, а вслед за ней и мама, терпеть не могли, как они говорили, «протирания времени», все должны были всё время быть «при деле». Я уже не буду вспоминать блокаду, когда нас, голодных, пятилетних выставляли во двор не просто гулять, а расчищать тропинки в снегу своими маленькими лопатками, весной в Таврическом саду собирать для супа крапиву и лебеду, учили читать, писать и даже писать благодарственные письма в Москву, куда после первой блокадной зимы эвакуировались бабушка и загибающийся от голода дедушка. Оттуда они умудрялись организовывать нам маленькие посылочки. В физтеховском архиве даже хранится до сих пор одно мое письмо написанное дедушке с благодарностью за «чисNокиоскоRбиNовуюкеслоту», (именно так и написанное – всё в одно слово).

Позже, в мирное время, когда мы уже учились в школе, несмотря на то, что в доме всегда были домработницы (у бабушки была «грудная жаба», и она почти все время лежала, у мамочки, которая работала в организованной ею биохимической лаборатории, был порок сердца, и они не в силах были заниматься хозяйством) у нас всегда были домашние обязанности — походы в магазин, стирка, уборка, глажка белья и пр. Кроме того, мы по очереди с братом должны были навещать старенькую болезненную бабушкину сестру, которая жила неподалёку в комнате в коммунальной квартире, разогревать ей принесённую еду, а также… расчёсывать её роскошные до полу волосы, что было делом весьма нелёгким. Мне также вменялось в обязанность пару раз в неделю приходить к маме в лабораторию и мыть хромпиком пробирки, чашки Петри, кипятить шприцы и пр. Всё это было как-то само собой разумеющееся, и никогда не оспаривалось и не обсуждалось. Это было «надо». Раз надо, так надо.

У одного моего друга, писателя Игоря Ефимова, есть такая книга «Семь жён», на каждой из которых автор гипотетически женится, а потом расходится из-за всяческих недостатков очередной жены. Так вот, одну жену он бросает из-за её бесконечных «надо». Думаю, что Игорь на мне бы не женился, а если бы женился, то вскорости развёлся, потому что у меня уже с детства были бесконечные «надо». К вышеперечисленным «надо» было заниматься по вечерам немецким с тетей, Екатериной Ильиничной Вощининой, преподавательницей немецкого языка в каком-то институте, надо было заниматься музыкой с маминой подругой, Мариной Петровной Савва, концертмейстером в Малом Оперном (Михайловском) театре. А еще я занималась балетом в школьном балетном кружке, в котором нам преподавала бывшая балерина Кировского (Мариинского театра) Елизавета Григорьевна Цимерская. И надо было по ночам (другого времени не было) шить балетные пачки из накрахмаленной марли, а потом выступать на школьных вечерах. Увы, ей на голову упала сосулька, превратив в инвалида, и наши занятия балетом на этом закончились. Но появился волейбол, игра за сборную школы, а потом за юношескую команду СКА. Уроки я делала по большей части на большой переменке. Т. е. с детства мне был устроен режим постоянного цейтнота. К тому же, когда занимаешься групповым видом спорта, то тут пресловутое «надо» встаёт во весь рост. У тебя температура, тебя трясёт, тебе бы лечь в постель, но «надо» идти на игру (на первенство школы, района, города и т. д.), иначе будет проигрыш команды по неявке. Во-первых, нельзя подводить команду, во-вторых, надо отстаивать свое место в команде. И ты приходишь на игру, на разминку надеваешь шерстяную «олимпийку», прыгаешь до седьмого пота, потом, как можешь, выкладываешься на игре, после игры смываешь с потом всю болезнь в горяченном душе и выходишь на улицу уже практически здоровым.

Но самую большую лепту в мое воспитание внёс мой муж, мой неповторимый, непредсказуемый муж, уникальный человек, блестящий экземпляр человеческой породы. Мы познакомились с ним в горах, в Домбае, куда я приехала по горящей путевке на неделю после окончания Политехнического института, катаясь до этого только на беговых лыжах и слыхом не слыхивая о горных. Все парни, которые катались на горных лыжах, показались мне полубогами, но среди них был один, который при первой встрече сразу же вручил мне сорванные им высоко в горах рододендроны, стал учить меня, неумёку, кататься на горных лыжах, снимал с меня эти ужасные горнолыжные ботинки, напоминающие мне орудия инквизиции, сушил мои носки, играл на рояле вальс Мендельсона, осуждал тех, кто пьёт, и говорил, что любит Хемингуэя, только что изданного в СССР и воспринимаемого неоднозначно. Все его почему-то звали Слон, хотя он был просто крепко сложенный обычного роста парень

Нетрудно догадаться, что я сразу же в него влюбилась, но когда мы уже мужем и женой поехали в Домбай кататься на лыжах, ситуация изменилась. На этот раз мы жили не собственно в Домбае, а в Хижине на Алибеке, куда от Домбайской поляны надо было ещё идти 7 км в гору. Когда мы подошли к началу тропы, ведущей наверх, Слон сказал, что мы по очереди по 10 минут будем нести обе пары лыж. Я думала, что мне будет проще нести всё время мои собственные лыжи длиной метр девяносто, а не вместе с его тяжеленными фирменными Kneissl длиной два метра 10 см, но Слон был неумолим и ревностно следил за временем, не давая мне ни минуты поблажки. А когда, вернувшись после катания, я протянула ногу, чтобы он снял с меня горнолыжный ботинок, он сказал, что я могу и сама это сделать. «Но ведь ты же всегда мне их снимал, — удивилась я. — Это был агитпункт!» — ответствовал Слон. Так и повелось. Никакого спуску. Хочешь кататься, люби и саночки возить. Хочешь на серфе учиться — тащи сама доску. Ставь сама парус. Слуг нет. Это вам не «пахать подано, граф». И как я ему благодарна за эту науку. Если бы не этот опыт, разве я смогла бы тащить на себе обе пары лыж к подъёмнику в South Dulc, чтобы дать возможность моему бедному, прооперированному по поводу рака лёгких Слону всё же сделать несколько спусков по роскошным горнолыжным трассам на границе Франции и Италии. А потом всё повторилось в Андорре, только не на спуске, а на вынужденном подъёме пешком вверх по склону, когда вдруг выключили подъемники, и мне пришлось взять Санины лыжи, потому что он задыхался и еле мог ползти вверх.

Ну, а когда родился Мика, последние следы внимания к собственной особе испарились. Остались только «надо». Мощный материнский инстинкт. Маленький несмышлёныш требовательным криком заставляет тебя вскочить и бежать к его кроватке, как бы ты не устала, как бы тебе не хотелось спать. Женщина, которая не рожала, не знает этого. Для неё никогда не бывает такой ситуации, когда надо полностью поставить себя на службу маленькому продолжателю рода.

И тот же Слон научил меня водить катер, чтобы мы оба могли прокатиться вечером после работы на водных лыжах. Катер тогда стоял на Ржевке. Кончали работу мы в 6 часов вечера. Осенью светлого времени почти не оставалось, но так хотелось хоть на чуть-чуть продлить сезон. Слон приезжал от своего РИРВа на машине, я на электричке до Ржевки, мы бежали к катеру, сначала он катал меня, потом я мокрая садилась за руль и катала его. Потом быстро темнело, и мы счастливые прыгали в машину и ехали домой.

Вот тогда зародилась идея купить вторую машину, чтобы мне быстрее добираться от Физтеха до Ржевки. Эта история тоже добавила мне знаний. Мике к окончанию школы подарили довольно значительную денежную сумму. Осталось добавить немножко и можно было купить старый Запорожец, предложенный моим физтеховским сотрудником Никитой Дунаевым. Дело было зимой. Пошли осмотреть это чудо техники, но дверь гаража замело снегом и открыть её настолько, чтобы можно было выкатить машину и проверить её в деле, не представлялось возможным. Через неделю мне надо было уезжать работать на полгода по обмену в Америку в Ford Research Laboratories. Я отдала денежку и улетела. Вернувшись весной, я поняла, что слегка поторопилась — машина вообще не могла сдвинуться с места. Оказывается, у неё была сломана третья шейка коленвала. Вот тут началась школа Никиты Дунаева, благодаря которой я узнала всё и про шейку коленвала, и как её можно восстановить, опустив её вместе с бутылкой водки в условленное время в окно подвала на находящемся рядом с Физтехом заводе «Светлана», как перебить номера на двигателе, который оказался «левым», чтобы старые номера не высветились при проверке рентгеном, как восстановить бензопровод, который тоже оказался повреждённым, как нанести антикоррозионное покрытие (смесь отработанного машинного масла с пластилином, разогреваемую на примусе), которое при езде покрывалось пылью и отлично защищало кузов, как поменять прогоревшую выхлопную трубу… и многое другое. На всё это у нас с Микой ушло лето. На Ржевку на Запорожце я так ни разу съездить не успела (к тому времени базу перенесли в Кавголово), но мы с Микой прошли школу «молодого бойца», и ни он, ни я об этом ничуть не жалеем.

А «Школа Слона» мне пригодилась и в те годы, когда мы с моим любимым сыном Митечкой, Микой стали ездить летом в Сибирь в археологические экспедиции. Я подписалась на такое отпускное времяпрепровождение из двух соображений: во-первых, это экономило отпускные деньги. Надо было добраться за свой счет только до ближайшего населённого пункта, а там уже ты становился «экспедишником» и переходил на казённый кошт. Во-вторых, мне хотелось отвлечь моего сына от городских подростковых компаний. Кстати, попала я туда тоже благодаря «трудовому» воспитанию. В Ленинград летом из Новосибирска приехал на один день Валера Бурилов, начальник археологической экспедиции Новосибирского Института истории СО РАН. Мне позвонил мой приятель Марк Бриллиант, который много лет работал с Буриловым, и сказал, что у меня есть уникальная возможность встретиться с Буриловым и попроситься к нему в экспедицию. «Если приглянешься ему, возьмёт», — сказал он. Договорились о встрече около какой-то станции метро. Я вышла из метро и пошла навстречу невысокому коренастому человеку, в котором я почему-то сразу распознала Бурилова. Потом он рассказывал об этой встрече так: «Вижу идёт от метро какая-то фифа. Как бы, подумал я, барышне ручку своим рукопожатием не испортить. Барышня подошла и так сжала мою руку, что я сразу понял: наш человек. Берём». И действительно, нам потребовалось 5 минут, чтобы обо всем договориться. Причем он разрешил взять и Мику, которому тогда было только 13 лет, несмотря на то, что в горно-таёжные экспедиции ребят младше 17 лет брать запрещено. Но русским ведь закон не писан… Потом много лет подряд я ездила с сыном, моим лучшим дружком, в археологические экспедиции на Ангару, Амур и Сахалин. Там тоже никто не делал различия между мужчиной, женщиной и даже подростком. Ставь палатку, пили деревья, коли дрова, разжигай костер, работай на раскопе, «двигай отвал» — т. е. отбрасывай совковой лопатой землю за бруствер раскопа — довольно тяжёлая работа. Надо сказать, что и мне, и Мике эти поездки принесли очень большую пользу, и в смысле познания истории, и знакомства с новыми «городами и весями», и понимания выстраивания человеческих взаимоотношений

Кстати, когда Мика поступил в Политехнический институт «по спортивному набору» (ребята, которые были суперами в любых видах спорта, сдавали вступительные экзамены на месяц раньше всех остальных), он должен был весь август проработать на «общественно-полезных работах». А мы мечтали уехать в августе в Геленджик покататься на водных лыжах. Мика поинтересовался у начальства, нельзя ли ему получить какое-то задание, которое он выполнит ударными темпами, и освободит себе какое-то время для поездки. В то время шёл ремонт спортивного зала. Меняли окна, и надо было распилить старинные огроменные деревянные рамы на дрова. Объем работы был очень большой, и пилить надо было двуручкой. Требовался партнёр. Мика позвонил мне и спросил, хочу ли я поехать в Геленджик. Если хочу, надо перепилить кучу деревяшек. Не вопрос, сказала я. После работы я перебегала дорогу (благо Физтех стоит напротив Политеха), срочно переодевала спортивный костюм и мы с Микой брались за пилу.

Слон нас не одобрял. Говорил, что надо всех «послать и свалить на море». Но мы были законопослушные, не хотели нарываться на скандалы и честно вкалывали дотемна каждый день, пока не перепилили всю кучу, а потом «с чувством глубокого удовлетворения» всё же «свалили» на юг.

«Школа Слона» и волейбольная закалка помогали мне не один раз. Когда-то, охотясь с подводными ружьями на рыбу в псковских озёрах, мы заметили на берегу одного озера старый почерневший дом с проваленной соломенной крышей и купили его по завещанию у одной старушки, в надежде сделать из него базу, в которой можно было бы хранить всё наше подводное снаряжение. Дело было в августе. Ещё один сезон домик бы не простоял. Володя Тучкевич, главный знаток этих мест, свалился с инфарктом и умолял этот дом до зимы подвести под крышу. Договорились, что мы с моей подругой Ирой возьмем отгул на пятницу и поедем вперед купить на лесопилке горбыль для обрешеётки, а на выходные приедут наши мужики — Слон, Валя Хейсин и Женя Трофимов — и сделают крышу. Мы с Ирой были не в лучшей форме. Я только что вынула руку из гипса после сложного перелома локтевого сустава, а Ира три ночи до этого не спала по причине празднования свадьбы сына. Приехали на автобусе, побежали на лесопилку, купили 100 шестиметровых досок горбыля и уже радовались исполненному заданию, как случилось непредвиденное затруднение. Оказался неисправным автопогрузчик, и нам было сказано, что если вы, ленинградские девочки, готовы вручную накидать эти доски на лесовоз, то мы вам их отвезем, куда скажете. Мы с Иркой переглянулись и, закусив губу, взялись за дело. Опочецкие парни стояли и ухмылялись. Сначала все шло хорошо, но к шестому десятку мы начали выдыхаться. Доски буквально выскальзывали у нас из пальцев. Парни уже вызывались помочь, но мы гордо отказались и всё-таки добили это дело.

Ну, и конечно, к делу моей «закалки» приложил ещё свою тяжелую руку мой «микрошеф» Слава Марихин, к которому я попала буквально в рабыни, учась еще на третьем курсе Политеха. В те годы это была нормальная и очень хорошая практика начинать работать в исследовательских лабораториях в студенческие годы, писать там дипломные работы, а при благоприятном стечении обстоятельств оставаться там работать. Слава был всего на три года моложе меня, закончил ту же кафедру «Физики диэлектриков и полимеров», был распределен на работу в Физтех и в лице меня получил бесплатные рабочие руки. Во-первых, ему хотелось продемонстрировать своё превосходство надо мной и свою власть, во-вторых, ему хотелось меня унижать, чтобы я не задирала нос, потому что я была внучкой академика Давиденкова, который заведовал лабораторией в Физтехе и кафедрой в ЛПИ, а Слава почему-то априорно считал, что я должна этим кичиться. «Все бабы — дуры» — была его любимая присказка. И ему доставляло удовольствие смотреть, как я сражаюсь с какой-нибудь неисправностью, не предлагая свою помощь и предоставляя мне выкручиваться из проблемы самой. До сих пор не могу забыть, как я перепаивала какое-то сопротивление в станине небольшого чешского настольного электронного микроскопа Tesla, которое находилось в ужасно неудобном месте и помощь человека, который мог бы подержать микроскоп навесу, пока я паяю сопротивление, была мне очень нужна. Но Слава сидел рядом и только самодовольно на меня поглядывал. Я не стала просить его о помощи и всё-таки победила это проклятое сопротивление. И до сих пор стараюсь всё делать сама, если могу обойтись без посторонней помощи.

Намедни вдруг разом погасли три лампочки из четырёх, смонтированные в нашем душе-туалете. Для меня, как для левополушарного человека, вероятность одновременного перегорания трёх лампочек казалась близкой к нулю. Представлялось, что возникла какая-то неисправность за подвесным потолком. Я позвонила парню, который у нас этот потолок монтировал, и попросила его приехать, чтобы разобрать секцию и заглянуть, что там могло случиться. Он предложил мне, сначала убедиться в том, что лампочки неисправны, хотя я и настаивала в маловероятности их одновременной естественной смерти… Углядеть в них ниточку накаливания было практически невозможно, так как они были изнутри напылены металлом для создания отражающего экрана. Китайский тестер капризничал. Пришлось найти по Интернету аналоги, получить их со склада и поехать домой с тем, чтобы ввинтить их в гнёзда, расположенные под нашим высоченным потолком. Я была одна. Возможность рухнуть с верха стремянки на твёрдый кафельный пол с перспективой что-нибудь себе обломать меня не очень прельщала. Не скрою, что было большое искушение позвонить Мике и попросить его заняться этим достаточно простым делом. Но я подавила это желание на корню, с большим трудом втащила стремянку в туалет и, едва дотянувшись до дальнего гнезда, ввинтила лампочку. Она засияла. С остальными было разобраться легче. Спасибо суровый «микрошеф»!

Теперь возобладала идея, что женщина — существо особое, что мужчина должен её обеспечить, освободить от «неженской» работы, что она достойна всего самого лучшего. Со всех сторон реклама твердит: Я этого достойна. А мне кажется это диким. Мне кажется, что в нашем цивилизованном мире нет мужской и женской работы. Да, конечно, мужчина не может родить и не может кормить ребенка грудью, но во всём остальном мы можем играть на равных и стремление переложить какое-то дело на плечи мужчины, значит расписаться в собственной несостоятельности.

И так же в семейных парах — когда первая влюбленность проходит, ты уже не ловишь сердце в пятке при виде своего избранника и влюблённость закономерно переходит в более спокойную стадию любви, распределение семейных обязанностей зависит от желания каждого партнёра взять на себя большую или меньшую их часть — в зависимости от ситуации и собственных возможностей. Когда Нина Берберова с Ходасевичем бедствовали в эмиграции в Париже, отчаянно пытаясь найти хоть какую-то работу, Ходасевичу предложили место в типографии. Нина категорически запретила ему идти туда работать, потому что у него были слабые лёгкие, для которых свинцовые пары при наборе текстов, могли оказаться смертельными, и пошла работать на это место сама.

Хорошо помню спор, чуть ли не до ссоры, между моими папой с мамой. Кому-то надо было сходить в магазин, и каждый рвался это сделать сам, чтобы освободить другого от этого похода.

Впрочем, боюсь, что это редкие примеры. У меня есть своя теория устойчивости семейный пар: система устойчива, если сумма эгоизмов одного и другого супруга не превышает единицы.

To make a long story short, надо просто сказать, что лишние знания и умения продлевают активную фазу жизни. Вот так можно двумя словами заключить передачу «Активное долголетие».

1. В больнице, где я сейчас работаю, трудится и мой однокашник — замечательный ЛОР-врач Б.В. Старосветский (у меня там вообще много замечательных докторов, коллеги, не обижайтесь, что не могу перечислить всех!). В его отделение поступила женщина с воспалением уха и мозга (отогенный менингит: мозг от уха отделяет меньше полсантиметра — берегите уши!). Состояние крайне тяжёлое и мы не успеваем ничего сделать, через час после поступления больная умерла… Что же ждало нас на вскрытии: оказывается, пациентка была приверженцем народной медицины, и когда у неё заболело ухо, она засунула туда фасоль. И, видимо, забыла. А зря: там тепло и сыро, вот фасоль и пустила побеги! В итоге она проросла в мозг и убила пациентку…

Вспомните эту историю, когда захотите лечиться альтернативными методами!

© А.Л. Мясников

Просматривая Интернет, я заметил, что многие интересуются моей личной жизнью. Самые распространенные вопросы: сколько мне лет и кто у меня жена? На первый вопрос ответа я так и не знаю… Для меня дата рождения никогда не являлась показателем возраста. Можно и в 30 быть развалиной. Я 20 лет в одном весе, но физически развит сегодня больше чем тогда. Парадокс? Да нет, главное — не считать годы и оставаться немного ребенком, с его наивной верой в добро и чудеса… И не лениться!
А вот про жену я вам сейчас расскажу. Мы вместе уже 40 лет. Это как раз предел оперативной человеческой памяти (моей так точно!), поэтому нам кажется, что мы вместе с рождения. Часто мы так и говорим: «а помнишь, в детстве…» Хотя на деле мы познакомились уже будучи каждый связанный брачными узами с другими персонажами. Дальше можно с фотографической точностью применить слова Михаила Булгакова из бессмертного романа «Мастер и Маргарита»:

«Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком… и я там, тогда… с этой, как ее…
– С кем? – спросил Бездомный.
– С этой… ну… с этой… ну… – ответил гость и защелкал пальцами.
– Вы были женаты?
– Ну да, вот же я и щелкаю… На этой… Вареньке… Манечке… нет, Вареньке… еще платье полосатое… музей… Впрочем, я не помню».

«Не помню», вот и я не помню! Мы очень быстро оформили все формальности и под Новый год расписались. И вот тут из меня стал формироваться совсем другой человек! Из неряшливо одетого хулигана с попойками и приводами в милицию после буйных драк, я превратился в человека, ставящего перед собой цель и упорно к ней идущего.

Причем никаких видимых усилий к подобным переменам жена (зовут её Наташа, про её семью можно посмотреть на моем сайте в очерке «Родословная, письма сыну Лёне») не предпринимала. Как-то рядом с ней я сразу понял, что очки, скрепленные проволокой и волосы до плеч, вкупе с джинсами-клёш, выглядят просто глупо. До сих пор помню свой первый приталенный желтый батник и коричневые кашемировые брюки (сколько же мы тогда заплатили спекулянтам!). А самое главное — я осознал, что мне надо зарабатывать, что мы хотим прожить достойную жизнь, а возможности выйти из всеобщего Советского минимума в 90 рублей для человека с высшим образованием практически не было. Парадоксальным образом для хулигана я был воспитан в комсомольском духе, и стать спекулянтом или валютчиком для меня было абсолютно неприемлемо. Я — интерн, Наташа окончила Историко-архивный институт и работала в ТАСС. 90+90=180 рублей, плюс то, что подрабатывали извозом на Жигулях — (машина — остатки академического наследства). В принципе нам хватало, и мы были счастливы! Я тогда произнес фразу, которая нам аукается до сих пор! Сидя на крошечной кухне в 24-х метровой квартирке на Преображенке, в ожидании, пока в духовке запечется тощий (но нереально вкусный — выращенный без гормонов и антибиотиков) цыпленок, я сказал: «Вот хорошо бы всю жизнь гарантированно иметь пусть маленькую, но отдельную квартиру, возможность заправлять машину вдоволь (тогда начались большие проблемы с топливом, нам сливали его поливальные машины) и ежедневно жареную курицу и 2 бутылки пива!» Ну почему тогда я не попросил большего?!! Всю последующую жизнь, где бы мы ни жили, сколько бы денег ни получали, мы так и не смогли выйти за пределы отдельной квартиры, обильного стола и безотказного автомобиля! Мозамбик, Ангола, Франция, Америка, опять Франция, Москва — никогда не было более 2-х комнат в квартире, не было коттеджей (дача и сегодня сруб 6х6, с множеством пристроек), бриллиантов, и что там еще из атрибутов красивой жизни! (Мозамбик — пример не удачный, там просто война и голод, хорошо, что живыми ноги унесли!)

Всю нашу жизнь идеологом и вдохновителем всех наших жизненных планов была Наташа. Нам мало денег? Так, а кто получает их больше? Военные? Значит, надо идти в армию! Аспирантура — это 3 года на 80 рублей в месяц, лейтенант на старте получал 200 в госпитале. Я прошел все инстанции и только тогда рискнул сказать бабушке, что не пойду по стопам деда и в аспирантуру поступать не буду. Но у бабушки уже был опыт — когда-то и мой отец (ее сын) ушел во флот вместо медицинского. Она позвонила ученику моего деда — в то время начальнику медицинской службы Советской армии — и меня сняли с приказа!

Никогда не видел Наташу, потерявшую стойкость духа! Кто честным образом зарабатывает больше всех? Те, кто работает за границей! Ну и что, что туда не попасть, что нужен пятилетний стаж и глубокий блат? Так, Европу не рассматриваем, вот Африка или Азия. Как мы пробили первую командировку в Мозамбик — это отдельная история. Со ставки старшего лаборанта лаборатории радионуклидных методов исследования поехать врачом группы Советских геологов — я и сейчас не понимаю, как нам это удалось! Непреодолимые преграды начались сразу: в обязательном для всех райкоме Партии (рекомендацию вам? А развод был? Недостоин представлять СССР за рубежом!), в МИДе (а где стаж? Какой такой лаборант?!), в министерстве геологии (выезд с женой? Там война, только один! Не согласны??). И наконец в ТУ-134, впереди приключения (какие мы были наивными!)! В кармане аттестат на оклад в 382 инвалютных рубля, мы думали, что это эквивалент «чеков» для «Берёзки» и умножали по спекулятивному курсу их на 2, поражаясь огромности суммы! Но еще на взлете сосед по креслу вразумил, что 1 инвалютный рубль — это 4,6 чека!!! Я подышал на иллюминатор и на запотевшем стекле стал умножать в столбик! Знать бы тогда, чем придется заплатить за эти деньги… Но я думаю, что мы бы и тогда не свернули! У Наташи до сих пор сохранился желтый листок, на котором я написал инструкцию по правильному взводу армейского Вальтера времен Великой Отечественной и кнопкой прикрепил на косяк двери. «Отводишь флажок предохранителя вверх, оттягиваешь затвор, резко отпускаешь и досылаешь патрон в ствол…» А то вдруг от волнения её «заколдобит» в неподходящий момент, когда меня не будет, а так все перед глазами!
Много лет с тех пор прошло, много командировок, много поворотов и разворотов — всегда Наташа ставила передо мной цель, а я уже шел вперед с невероятным упрямством. Не дай Бог, кто-то пытался меня обидеть или «подсидеть»! У Наташи был нюх на такие дела, она всегда безошибочно вычисляла виновного и не отпускала меня, пока я не разберусь. Лишь однажды она не раскусила одного моего коллегу (секретаря парторганизации), который натравил меня на начальника нашей группы врачей в Анголе и поддержала его «наветы». Я тогда пользовался в Анголе большим авторитетом. Я гневно выступил на общем собрании, выложил все ошибки начальника (а у кого их не было?!), заставил своим напором всех проголосовать, что он не достоин… В итоге я занял его место, предшественника скоро выслали назад в Союз (вскрылись его махинации по спекуляции лекарствами), да еще на вылете обнаружили оружие. Я не знаю его судьбу, но когда я вычислил, что тогда, накануне собрания, меня специально «завели» и использовали как торпеду, мне было очень больно и стыдно. С тех пор меня невозможно «завести» — я вскипаю и тут же вспоминаю того начальника моей группы. Никогда никому не поверю больше, только если услышу сам!

В постоянных путешествиях и переездах мы никогда не задумывались о ребенке. В Африке мы постоянно профилактически принимали лекарства от малярии и паразитов, уколы от сонной болезни, так что вопрос беременности отпадал сам собой. Потом моя работа в Международной организации по миграции с еженедельными (!!!) полетами в Америку и обратно, наступающие 90-е и наконец тихая гавань — Посольство России во Франции! Мы как-то свыклись с мыслью, что детей у нас не будет и вдруг случилось! Беременность подтвердилась, но были определенные проблемы — возраст, большая множественная миома и я не хотел для Наташи ни малейшего риска. Предложил — ну зачем нам это все: давай удалим сейчас матку вместе с плодом! (Пишу и сам не могу поверить: я ли это был?!!!) Ого как Наташа взвилась! Ни до ни после я ее такой не помню! Думаю тогда она было вполне способна меня убить!

До сих пор говорю сыну: «Скажи маме спасибо, я бы тебя тогда вырезал и не вспомнил!»
Кончался контракт врача в посольстве, надо было возвращаться в Москву 1995 года. Накоплений ноль (все уходило на путешествия по Европе — когда еще такая возможность представится?!), дома ждет все та же 24-х метровая квартирка, только ведь нас уже трое! Наташа спросила: «что делать будем?»
«Ну как что, — отвечал — сейчас пару лет пересидим и опять в какое-нибудь посольство поедем!» В ответ услышал: «так и будем до старости лет по посольствам «шестерить»? Нам за сорок, сейчас или никогда!» И вот мы сдаем билеты в Москву и по туристической визе улетаем в Нью-Йорк. План такой — есть полгода. Устраиваемся у знакомых (с годовалым ребенком!), московскую квартирку сдаем, на эти деньги пытаемся прожить, пока я не сдам экзамены, позволяющие получить место интерна. Это была совершенно сумасшедшая авантюра без малейшего шанса на успех! Но правду говорят: Бог бывает на стороне безумцев! За абсолютно рекордные сроки я сдал все экзамены (обычно в среднем на это уходит 2 года), оформил обменную визу (для врачей там есть такая возможность), абсолютно невероятным способом поступил в резидентуру крупного госпиталя. Круглосуточная (правильнее сказать круглогодичная) работа не оставляла времени на семью. Плюс стал проявляться кризис среднего возраста. А вдруг я чего-то недополучил, чего-то недоделал! Да, было и такое… Наташа стойко все переносила, но как-то не выдержала и запила! Тут уже было трудно нам всем. Довольно долго. Все говорили, что женский алкоголизм неизлечим. Вот не знаю как у кого, а с Наташей случилось вот что: в один прекрасный день она проснулась и сказала: «всё, я больше не пью!» И не пьет уже сколько лет! Мы через многое прошли в наших отношениях, я во многом, очень во многом перед ней виноват, но что есть, то есть. Только Наташа сумела как-то так сделать, что нет у нас взаимных обид, претензий, есть только чувство, что мы — одно целое!

Меня иногда спрашивают: «как ты к ней относишься, ведь 40 лет вместе?!» Да никак! Как я могу относиться к своей руке или ноге? Для меня она — кусочек меня самого, условие моего бытия! Как и раньше, все мои движения, перемещения, достижения вдохновлены ею. Иногда это даже раздражает — я ведь «и сам с усам», но по факту она неизменно оказывается права! Так что, когда вы видите на экране доктора Мясникова или читаете мои книги — знайте, не было бы Наташи, я бы и по сей день был бы старшим лаборантом в штанах с пузырями на коленях! Спасибо ей за всё!

© А.Л. Мясников, 2017