А.Л. Мясников. Предисловие к воспоминаниям моего деда
Я с детства жил под рефреном: «Ты – полный тёзка своего знаменитого дедушки! Ты должен соответствовать такому имени!».
А я тогда не хотел никому соответствовать, я хотел кататься на велосипеде, ловить рыбу и собирать грибы! И дед был для меня не гений-академик, а просто мой любимый, огромный дед, добродушный и всегда улыбающийся! И хотел я сравниться с ним не в интеллекте (я тогда толком и не понимал величия моего деда), а в умении собирать грибы!
Дед делал это фантастически! Его природный артистизм сказывался и здесь! Он уходил в самый безнадежный лес, никогда с корзиной (свободный художник, а не заготовитель!), каким-то особым чутьем находил места и возвращался с охапкой отборных боровиков! Никогда я не видел его таким счастливым, даже после окончания очередной блестящей книги!
Писал он их своим бисерным почерком на даче, на втором этаже, сидя в вольтеровском кресле, у него была строгая норма: 10 страниц в день (как я хорошо теперь понимаю, насколько это непросто!). Я же – мелкий недоумок – тихонько поднимался по лестнице и обстреливал его зелёной бузиной как южноамериканский индеец, выдувая её из срезанного полого стебля какого-то папоротниковидного растения, которое и по сей день в изобилии растет в Подмосковье.
С классической литературой я познакомился задолго до того, как научился читать. Перед сном дед обязательно ложился ко мне и долго (бабушка периодически кричала: «Алик, уже оставь ребенка в покое!») рассказывал увлекательные истории! Позже, раскрыв книги, я узнавал и Робинзона Круза, и Гулливера, и Капитана Блада… А как-то, пойдя за грибами, мы несколько часов просидели на полянке: дед мне рассказывал истории Нового Завета, где Христос предстал передо мной совершенно живым человеком! (Дед умер за год до публикации бессмертной «Мастера и Маргариты» с её пронзительным описанием последнего дня Христа!)
С ним я вообще не чувствовал нашу разницу в возрасте, недаром бабушка всегда говорила деду, что он большой ребёнок! Однажды дед, вероятно, рассорился со всеми и мы уехали встречать Новый год на дачу вдвоём! Это было удивительно. Я к тому времени воспринимал этот замечательный праздник как многолюдное веселье, а тут только он и я, 60 лет и 9! Мы сидели около ёлки и долго, за полночь, увлечённо о чём-то разговаривали! Сейчас думаю: каким надо было обладать интеллектом, какой широтой души и тонкостью восприятия, чтобы не притворяясь (ребёнка не обманешь!) проговорить Новогоднюю ночь с внуком!
А картины! Как он их любил и знал! Все стены его большой квартиры на Новослободской с 4,5 метровыми потолками были увешаны живописью. Периодически приходили какие-то люди и дед со специальной лампой в руках водил их по комнатам, показывая свою коллекцию – одну из лучших в Москве в те годы. Принося новинки, он с гордостью показывал их всем домашним и всерьёз огорчался, когда мы их иногда критиковали! У меня в кабинете до сих пор висит портрет деда, написанный А. Зверевым. Чуть было не написал: принадлежащий кисти А. Зверева! Я был свидетелем, как он создавался. Не было там никакой кисти! Полотно лежало на диване, а Зверев, сегодня великий, а тогда нищий и безызвестный (ничего не меняется в истории искусств!) выдавливал краски из тюбиков прямо на полотно и ваткой размазывал их по холсту! Из более ранних воспоминаний: высокая температура, кровать у стены, я – совсем мелкий – карандашом разрисовываю отполированную штукатурку стен, подражая картинам на них висящих! Дед тогда похвалил мою манеру письма, а от бабушки сильно влетело!!! Дед был тонкий знаток живописи. Сильно позже я услышал от очевидцев такую историю:
Как-то он был приглашен к очень известному английскому профессору – по «совместительству» ещё и барону! – в замок. Хозяин встретил и они прошли по длинной галерее, увешанной картинами, увлечённо при этом разговаривая на темы медицины. Позже он спросил деда:
«Я слышал, вы любите живопись? Мы ведь прошли по галерее, где у меня довольно неплохая коллекция английских авторов, а вы даже не взглянули!» Дед невозмутимо ответил:
«Почему же, просто мне было неудобно прерывать наш разговор! У вас там действительно есть и прерафаэлиты и Лоуренс, довольно редкий Генсборо и два отличных Констебля!»
Но не менее увлечённо он любил всё красивое: музыку, цветы, женщин! Это потом я стал слышать: у твоего деда были самые красивые сотрудницы! До сих пор уверяют, что окончательное решение о приёме в свою команду он принимал в момент, когда после собеседования соискательница вставала и шла к двери! Тогда же я неоднократно был свидетелем, как сидя в машине от увлечённо говорил жене: «Инна, посмотри какая красивая девушка!» Это теперь я понимаю: ну дед, ну ты как маленький, а ещё академик!
Иногда это ему аукивалось: жена (а мне бабушка), стоя посреди столовой, методично била о пол фарфоровые тарелки одну за другой, а он ходил вокруг, разводил руками и виновато говорил: «ну Инна, ну что ты, ну хватит!»
Но все эти размолвки длились не долго – на деда нельзя было всерьёз долго сердиться! Хотя поводы для ревности, наверно, бывали: мне достаточно вспомнить как вспыхивали глаза у почтенных женщин – профессоров, когда они только начинали вспоминать: «вот когда твой дедушка читал нам лекции!..».
Я слушал эти его лекции в записи, даже пластинка тогда была выпущена! Так свободно и доступно всё объяснить, увлекаться, шутить! «Он стремительно входил в аудиторию в распахнутом халате, под которым был виден безукоризненный костюм и белоснежная рубашка и спрашивал: так, какая у нас сегодня тема лекции?!» ( из воспоминаний А.С. Бронштейна «Шоссе Энтузиаста»). Его импровизации на клинических разборах вошли в легенду, на них приезжали врачи со всей Москвы!
Вообще меня не перестаёт до сих пор удивлять, КАК по сей день вспоминают деда! Как большого ученого – да, конечно! Как выдающегося врача – да, конечно! Но это – как уважительный кивок в сторону парадного портрета. Но никто не остаётся равнодушным, вспоминая его как человека! Представляете – те, кто его знал и общался, любят его по сей день, спустя почти 50 лет! Какое же он произвел на них светлое впечатление в дни их юности!!!
Его воспоминания очень долго не публиковали (недаром говорят, что мемуары не надо публиковать, пока люди в них упомянутые еще живы!). А я впервые прочитал их еще в детстве, уже, правда, после дедушкиной смерти… Я до сих пор представляю Красный Холм (его родной городок в Тверской губернии) таким, как я его тогда увидел на страницах воспоминаний. Я был там лишь однажды, в глубоком детстве, и никогда больше. Отчасти и потому, что не хочу разрушать тот чудесный образ, созданный моим воображением, когда я читал проникнутые такой любовью к этим местам строки. Я влюблён в среднерусскую природу, я хорошо знаю подобные городки. И я представляю, что где-то есть дедушкин городок, где торговые ряды до сих пор торгуют квасом, калачами и мёдом, а не китайским ширпотребом, где до сих пор звонят колокола и по воскресеньям все идут в церковь, и белый-белый снег, и сани, и запах сена, и не было ста лет войн, революций, разрушений и восстановлений (последствия часто сопоставимы!). Хорошо понимаю Шагала: приехав перед смертью в СССР, он так и не решился посетить родной Витебск…
Недавно я вновь открыл для себя мою когда-то любимую Грузию. Много лет мои пути туда никак не пролегали. А тут политика, взаимное охлаждение и даже война! Я полетел с друзьями в Тбилиси и сразу как толчок в сердце: как я так много лет мог жить без этого города?! Какое там охлаждение, какое отчуждение?! Красивый (ох, какой он стал красивый!) гостеприимный город, где и русским и украинцам и казахам – всем, кто с открытым сердцем и душой, – всем рады! И сколько же великих людей самых разных национальностей вырастил этот город! Жил там и мой дед: первые осмысленные друзья, первая юношеская любовь! Его гимназия и сейчас красивое здание на Руставели. Я зашел туда с сыном. Был воскресный день, к нам вышел кто-то из учителей и повёл показывать гимназию… Пустые коридоры, гулкие шаги (воскресенье!) так и представлял, что вот по этим коридорам бегали Н. Гумилёв и чуть позже мой дед… Потом увидел стенд с фотографиями недавних событий и понял, что воображение мое убежало слишком далеко: не осталось здесь ни тех стен, ни тех лестниц. Все было сметено артиллерийским огнём в очередную революцию, остался только фасад. Потом гимназию восстановили (помогала в этом и Москва!), висят памятные доски с именами достойных и всемирно известных учеников. Один из них написал: «та страна, что могла стать раем, стала логовищем огня…» Мы вообще умнеть, учиться будем? Я имею в виду людей вообще! «Во время авианалёта самолетов НАТО на Белград разбомблено Китайское Посольство», «российские танки вышли к Гори», «С Украинской стороны несколько снарядов залетело на нашу территорию», «США ввели дополнительный воинский контингент в Прибалтику, чтобы укрепить эти страны перед лицом возможной Российской агрессии» – это не бред отравленного мухоморами, это наши новости! Ну хоть гимназию восстановили…
Дед достаточно критично относился к Советской власти, всё время ворчал про «бездарных партийных бонз».
Особенно его раздражал Хрущёв – я хоть и маленький был, но помню как он злился, показывая из окна машины на его портреты – «мелочный, ограниченный, завистливый»…
У моего дедушки-академика был родной брат (для меня «дядя Лёвик»), тоже академик, но не по медицине, а по физике. Он жил и работал в Ленинграде и когда приезжал по делам в столицу, приходил в гости. В один из таких приездов мы были на даче и сидели за чаем на террасе. Вернее они сидели, а я ковырял что-то в земле рядом (было мне лет семь) жуков каких-то искал! С террасы доносилась беседа братьев-академиков и вдруг я услышал фразу: «а я уже стал было Ленина оправдывать». Меня как пружиной подбросило! Я взбежал на террасу и закричал (очень хорошо это помню!): «Да как вы можете так говорить! Кто вы такие, что бы Ленина осуждать или оправдывать?!! Ленин – вождь и вы его обсуждать вообще не имеете права!» И не дожидаясь ответа или реакции, удалился с террасы!
Что-то похожее повторилось и чуть позже: мы ехали с дачи, а в то время на въезде с Волоколамки на канале имени Москвы над автомобильном тоннелем красовалась выложенная камнем надпись: «Слава КПСС!». Дед сказал: «Это как если бы я написал сам себе: «Слава Мясникову!» Тут я не вытерпел: «Ты – сам по себе, ну – академик, и что? А здесь – партия, множество людей, которые строят коммунизм! Как можно не понимать такие простые вещи!».
Про Сталина разговаривать, видимо, было у нас в семье не очень принято, во всяком случае, я это не помню. Какая-то атмосфера осуждения была – видимо, моему свободолюбивому деду с барскими замашками сама идея диктатуры была неприемлема. Однако, когда недавно посетив в Гори музей Сталина, я увидел перед входом в залы одну цитату, я сразу её узнал!
«Люди смертны. Умру и я. Каков будет суд истории и народа? Были ошибки. Но ведь были и достижения! В ошибках естественно обвинят меня! Много мусора нанесут на мою могилу, но настанет время и ветер Истории сметет её!»
Эти слова И.В. Сталина я уже слышал когда-то от деда… Вот Его бы «мелочным» он бы никогда не обозвал!
Как-то на уроке литературы нам задали приготовить домашнее сочинение на основе какого-то эпизода из военного прошлого наших родственников – такие были тогда у всех (конечно, помните у Высоцкого: «если Родина в опасности – значит, всем идти на фронт!»). Я, конечно, побежал «трясти» деда, я же видел его фотографии в форме морского офицера! Он стал рассказывать про поездки по кораблям, про госпитали… «Это не то, – перебил я его, расскажи какой-нибудь эпизод, где ты жизнью рисковал!» Дед терпеливо рассказал про бомбёжки, как взрывной волной выбросило в воду, но мне же мало! Не то: где атаки, где стрельба, где тараны?!! Я испытал огромное разочарование, когда узнал, что дед никого не застрелил, не потопил ни один корабль и даже из пушки сам не стрелял! Так тогда домашнее задание я и не написал, было стыдно за такого «небоевого» деда. И как теперь я горжусь его спокойным мужеством, которое сквозит из всех его строк, посвящённых той Великой Войне!
Институт Терапии, который дед создал, я застал тогда, когда он уже переехал в Петровериговский переулок в Москве. (Знаменательно, что рядом когда-то был дом Боткина.) Там и сейчас стоит памятник деду – бюст работы скульптора Оленина. Самому деду этот бюст никогда не нравился – «слишком монументальный!» На монумент и пошел… У меня с этим местом связанно многое: детство, когда я постоянно крутился в кабинете деда, потом и отца. В том же кабинете, превращённым в палату, отец и умер от рака почки. Это здание точно войдёт, да уже вошло в историю медицины. Там родилась и развивалась одна из самых передовых тогда школ медицины, лучшая – по признанию мирового кардиологического сообщества! Ведь именно деду тогда, а значит и его сотрудникам и ученикам, была присуждена самая престижная в кардиологии премия «Золотой стетоскоп»! Тогда за его труд в области атеросклероза он был представлен на Ленинскую премию, но по каким-то политическим мотивам и закулисным действиям (беспартийный, независимый, ершистый, гордый – недругов тоже хватало!) премию не дали. Это было очевидно несправедливо, получили же её авторы значительно более слабых работ! Дед виду не подавал, но я-то знал, что он переживает! И вот после этого – решение Международного общества кардиологов – присудить ЗОЛОТОЙ СТЕТОСКОП ему, вместе с такими легендами кардиологии как американец Поль Уайт и француз Леан! Пришло множество поздравительных телеграмм, дед вынул одну из кучи и показал мне. Там было всего два слова: «Справедливость восторжествовала!».
А потом было 19 ноября 1965 года. Пятница, это день, когда меня на выходные отдавали деду. Мы с мамой вошли в подъезд, а консьерж нам и говорит: «Александр Леонидович умер, вот только «Скорая» уехала…» Помню, как в лифте, глядя в побелевшее окаменевшее лицо матери, я робко сказал: «может, ещё не умер, может, только ранен?» (дети ведь болезни себе как-то не очень представляют!). Обширный инфаркт. Говорят, когда он впервые почувствовал неладное, деда пытались уложить в больницу. Он наотрез отказался – он, почти Бог в медицине и сам на койке? С уткой?? Ну нет! Хотели зайти по-другому: на обходе показали ему его же кардиограмму – как бы проконсультироваться, что нам делать? «Как что? – сказал дед только взглянув – тут предынфарктное состояние, срочно госпитализироваться!» Узнав, что это его плёнка очень сердился и говорил, что нельзя всех мерить одной меркой… И в несчастное для него утро встретился с каким-то коллекционером, опознал в предлагаемой картине подделку, разволновался и упал сразу, как тот ушел… Ровно за три месяца до этого мы справляли его 66-летие. На столе поставили табличку 66. Потом перевернули-99! Не получилось…
Я не пошел на похороны – мама решила, что я не выдержу. Я написал ему записку, которая и сейчас с ним. «Я тебя никогда не забуду» было написано там…
Почитайте эти воспоминания. Они не были написаны для публикации, иногда текст перегружен фамилиями, иногда перепрыгивает через события. Однако вы почувствуете вкус времени, увидите, что любовь, верность, патриотизм, пытливость ума – это всегда было свойственно людям, а раз так – то никто этого и отнять не сможет! Давайте будем оптимистами, как мой замечательный дед, давайте уважать нашу историю – тогда и будут уважать нас самих!
© А.Л. Мясников
